1 ноября 1907 года состоялось открытие Третьей Государственной Думы. Столыпин, как премьер-министр, выступил перед депутатами с программным заявлением от имени правительства, но даже и в этой цензовой Думе, где сложилось лояльное к власти октябристское большинство, страсти были накалены так сильно, такие тяжкие обвинения против власти прозвучали в первые же дни, что 16 числа Столыпину снова пришлось подняться на думскую кафедру.
Политическая воля была полупарализована
С Третьей думой начались три с половиной года, отпущенные Столыпину для осуществления его героической попытки кардинально переустроить, модернизировать Россию – очередной захватывающий опыт «реформ» в русской истории.
В период двух первых Дум Столыпин, обладая властью, не обладал свободой маневра – буйный парламент самим фактом своего существования блокировал его инициативы. Политическая воля Столыпина оставалась как бы полупарализованной. Достаточно вспомнить, что аграрную реформу Столыпину пришлось начинать (осенью 1906 года) в пору между-думья, в порядке чрезвычайного законодательства по 87-й статье. У него не было возможности подвести правильную законодательную базу под создание крепкого свободного собственника на земле. А именно это казалось ему решающим средством экономического и духовного оздоровления России, не говоря уже о том, что это было любимое дело всей его жизни.
Борьба за стратегический простор
Третья дума, как известно, избиралась по новому выборному закону. Не будем сейчас подробно говорить о «третьеиюньском перевороте» - это тема для отдельной статьи. Но, конечно, это был государственный переворот, парадоксальным образом совершенный самой государственной властью, и Столыпин пошел на него совершенно сознательно, заблаговременно подготовившись к нему. Можно сказать, что Столыпин боролся за стратегический простор. Жертвовал юридической безупречностью нового парламента ради его вменяемости и работоспособности. Выбирая из двух дурных вариантов, предпочел тот, который не выглядел смертельно дурным.
Конечно, левые в третьеиюньской Думе припомнили Столыпину 3 июня. Хотя, надо сказать, почти у всех своих политических противников, за исключением самых оголтелых, Столыпин вызывал несомненное уважение. Бывший марксист, будущий православный богослов, а тогда кадет и философ Сергей Булгаков, депутат только что распущенной Второй думы, писал, что Столыпин производил на него «впечатление своей смелостью, силой слова».
Признавая вынужденность акта 3 июня, Булгаков, тем не менее, упрекал Столыпина в том, что переворот сопровождался «прямолинейностью цинизма и бесстыдства», недопустимой в стране, еще не приученной, что «выборы делаются».
Столыпин вряд ли принял бы такой упрек. Ему было не до соблюдения политической невинности русского народа. И не холодный буржуазный расчет, как в странах с давней парламентской традицией, руководил его действиями, а факт пребывания России на краю гибели. Градус вынужденности был исключительно высок. Вопрос стоял именно так: или – или.
Лучшая политическая речь
Выступая в Думе 16 ноября, Столыпин произнес замечательную речь, одну из лучших политических речей, когда-либо произнесенных в России. Назавтра она, естественно, появилась практически во всех газетах. Думскую кафедру Столыпин покидал под овации правых и центра, при гробовом молчании левых депутатов.
Это действительно была замечательная речь. Доверясь своему политическому чутью, Столыпин, что называется, пошел ва-банк и решился на то, что в общем противопоказано политику – сказал правду. В этой столыпинской речи содержится все необходимое для понимания смысла задуманных им реформ. И в ней же просматриваются причины, по которым эти реформы были обречены.
Точнее, одна фундаментальная причина. Столыпин собирался реформировать Российскую империю, придать новое дыхание вековой национальной монархии, тогда как историческое движение имело антимонархический, антиимперский вектор. Так что Столыпин шел как бы против истории. Это обстоятельство и было решающим. Все остальное – детали и частности.
Свежие комментарии